Неточные совпадения
Поди ты сладь с человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание
поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще
лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
Это еще
лучше моей Василисы-Василья. Что значит грубый факт жизни перед высочайшим приказом? Павел был
поэт и диалектик самовластья!
Соколовский, автор «Мироздания», «Хевери» и других довольно
хороших стихотворений, имел от природы большой поэтический талант, но не довольно дико самобытный, чтоб обойтись без развития, и не довольно образованный, чтоб развиться. Милый гуляка,
поэт в жизни, он вовсе не был политическим человеком. Он был очень забавен, любезен, веселый товарищ в веселые минуты, bon vivant, [любитель хорошо пожить (фр.).] любивший покутить — как мы все… может, немного больше.
Тут был, наконец, даже один литератор-поэт, из немцев, но русский
поэт, и, сверх того, совершенно приличный, так что его можно было без опасения ввести в
хорошее общество.
Другим
лучше меня, далекого, известны гнусные обстоятельства, породившие дуэль; с своей стороны скажу только, что я не мог без особенного отвращения об них слышать — меня возмущали лица, действовавшие и подозреваемые в участии по этому гадкому делу, подсекшему существование величайшего из
поэтов.
— Я, дети мои, ничего не знаю, а что и знаю, то — очень плохо. Но я ей буду читать замечательное произведение великого грузинского
поэта Руставели и переводить строчка за строчкой. Признаюсь вам, что я никакой педагог: я пробовал быть репетитором, но меня вежливо выгоняли после второго же урока. Однако никто
лучше меня не сумеет научить играть на гитаре, мандолине и зурне.
[Соколовский Владимир Игнатьевич (1808—1839) —
поэт. А.И.Герцен в «Былом и думах» называет его автором «довольно
хороших стихотворений».
— Нет, не глупости! — воскликнул, в свою очередь, Живин. — Прежде, когда вот ты, а потом и я, женившись, держали ее на пушкинском идеале, она была женщина совсем
хорошая; а тут, как ваши петербургские
поэты стали воспевать только что не публичных женщин, а критика — ругать всю Россию наповал, она и спятила, сбилась с панталыку: сначала объявила мне, что любит другого; ну, ты знаешь, как я всегда смотрел на эти вещи. «Очень жаль, говорю, но, во всяком случае, ни стеснять, ни мешать вам не буду!»
Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое, в котором, благодаря бога, не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской литературы и отозвался с уважением об английской — словом, явился в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и на свое знакомство с Пушкиным, великим
поэтом и человеком
хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно, в дружбу напрашивались после его смерти не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его, в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к великому человеку и хоть одним лучом его славы осветить себя.
— Мне? — сказал Александр холодно, — помилуйте! какое я имею право располагать вашей волей? Извините, что я позволил себе сделать замечание. Читайте что угодно… «Чайльд-Гарольд» — очень
хорошая книга, Байрон — великий
поэт!
Жил я в это время на Тверской, в
хороших меблированных комнатах «Англия», в доме Шаблыкина, рядом с Английским клубом, занимая довольно большой перегороженный номер. У меня в это время пребывал спившийся с кругу, бесквартирный
поэт Андреев, печатавший недурные стихи в журналах под псевдонимом Рамзай-Соколий.
—
Хорошее было это время! — говорил он, сжимая меня в объятиях. — Еще бы! Ты писал диссертацию"Гомер, как
поэт, человек и гражданин", я…
Я поспешил было похвастаться этим пред своим наставником, но он наморщился и сказал, «что первая пиеса не дает понятия о Гомере, а вторая об Экклезиасте», и прибавил, «что Карамзин не
поэт и что
лучше эти пиесы совсем позабыть».
Но пусть критика указывает нам все эти недостатки — с тем вместе она прибавляет, что форма у этих
поэтов доведена до высокого совершенства, и нашему эстетическому чувству довольно этой одной капли
хорошего, чтобы удовлетворяться и наслаждаться.
Но, может быть, не излишне сказать, что и преднамеренные стремления художника (особенно
поэта) не всегда дают право сказать, чтобы забота о прекрасном была истинным источником его художественных произведений; правда,
поэт всегда старается «сделать как можно
лучше»; но это еще не значит, чтобы вся его воля и соображения управлялись исключительно или даже преимущественно заботою о художественности или эстетическом достоинстве произведения: как у природы есть много стремлений, находящихся между собою в борьбе и губящих или искажающих своею борьбою красоту, так и в художнике, в
поэте есть много стремлений, которые своим влиянием на его стремление к прекрасному искажают красоту его произведения.
Приглашая офицеров от имени предводителя на домашний праздник по случаю именин Ульяны Дм. Каневальской, Золотницкий настойчиво приглашал и меня, говоря, что
хороший его приятель и сосед Ал. Фед. Бржесский,
поэт, жаждет познакомиться со мною. Такое настойчивое приглашение не могло не быть лестно для заброшенного в дальний край одинокого бедного юноши. Я дал слово приехать; но в чем? — был почти неразрешимый вопрос в моих обстоятельствах.
Матушка, кажется, больше всего была тем утешена, что они «для заводу добры», но отец брал примеры и от «больших родов, где много ведомо с немками браков, и все
хорошие жены, и между
поэтами и писателями тоже многие, которые судьбу свою с немецкою женщиною связали, получили весь нужный для правильной деятельности покой души и на избрание свое не жаловались».
Я знал эту тяжелую прозу почти наизусть, и хотя все хвалили меня, но мне казалось, что дядя
лучше, проще, вернее моего выражает тоскливый бред полупомешанного
поэта.
Чарский был один из коренных жителей Петербурга. Ему не было еще тридцати лет; он не был женат; служба не обременяла его. Покойный дядя его, бывший виц-губернатором в
хорошее время, оставил ему порядочное имение. Жизнь его могла быть очень приятна; но он имел несчастие писать и печатать стихи. В журналах звали его
поэтом, а в лакейских сочинителем.
— Пустое, пустое! где найти мне лучшую публику? Вы
поэт, вы поймете меня
лучше их, и ваше тихое ободрение дороже мне целой бури рукоплесканий… Садитесь где-нибудь и задайте мне тему.
— Он
поэт; он уносит воображение в мир… в какой-то очаровательный, чудесный мир; а в нынешнее время все стали описывать ежедневное. Ну, помилуйте, что
хорошего в этой ежедневной жизни, здесь, на земле…
Вспомните любой
хороший, верный жизни рассказ какого угодно из нынешних наших
поэтов, и если в рассказе есть идеальная сторона, будьте уверены, что представитель этой идеальной стороны поступает точно так же, как лица г. Тургенева.
Платонов. Старо! Полно, юноша! Он не взял куска хлеба у немецкого пролетария! Это важно… Потом,
лучше быть
поэтом, чем ничем! B миллиард раз
лучше! Впрочем, давайте замолчим… Оставьте вы в покое кусок хлеба, о котором вы не имеете ни малейшего понятия, и
поэтов, которых не понимает ваша высушенная душа, и меня, которому вы не даете покоя!
Да хоть бы и не было
поэтов! Велика важность! Есть
поэты — хорошо, нет их — еще
лучше!
Поэт, как человек чувства, в большинстве случаев дармоед, эгоист… Гёте, как
поэт, дал ли хоть одному немецкому пролетарию кусок хлеба?
Несмотря на то, мы находим, что Пушкин, упрекая Радищева за его книгу, говорит, что он мог бы
лучше прямо представить правительству свои соображения, потому что оно всегда «чувствовало нужду в содействии людей просвещенных и мыслящих»; таким образом,
поэт не отказывается поставить в число людей «просвещенных и мыслящих» этого человека, которому сам же приписал невежество, слабоумие, поверхностность и пр.
У меня же, помню, затеплилось в груди
хорошее чувство. Я был еще
поэтом и в обществе лесов, майского вечера и начинающей мерцать вечерней звезды мог глядеть на женщину только
поэтом… Я смотрел на девушку в красном с тем же благоговением, с каким привык глядеть на леса, горы, лазурное небо. У меня еще тогда осталась некоторая доля сентиментальности, полученной мною в наследство от моей матери-немки.
Поэты Грузии,
Я ныне вспомнил вас,
Приятный вечер вам,
Хороший, добрый час!..
— Ха-ха! Значит, оба
лучше! Один был глупее другого, другой был глупей одного! — подхватил Полояров. — Один — разочарованный гвардейский моншер, юнкерский
поэт, а другой — полудурье, флюгер в придворной ливрее. Мицкевича вашего я не знаю, а судя по этим стишонкам, — так себе, клубничку воспевает.
Нет, прав, сто раз прав был Сократ, когда говорил: «Ходил я к
поэтам и спрашивал у них, что именно они хотели сказать. И чуть ли не все присутствующие
лучше могли бы объяснить то, что сделано этими
поэтами, чем они сами. Не мудростью могут они творить то, что они творят, а какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и прорицателям».
«А кто его знает, каков он был, этот Самос? — думал он дальше, и струя веселого, чисто волжского задора разливалась по нем. — Ведь это только у
поэтов выходит все великолепно и блистательно, а на самом-то деле, на наш аршин, оказывается мизерно. И храмы-то их знаменитые меньше
хорошей часовни. Пожалуй, и Самос — тот же Кладенец, когда он был стольным городом. И Поликрат не выше старшины Степана Малмыжского?»
Пекторалис, очевидно, был глубоко уверен в своей правоте и считал, что
лучше его никто не скажет, о чем надо сказать; а Сафронычу просто вокруг не везло: его приказный хотел идти говорить за него на новом суде и все к этому готовился, да только так заготовился, что под этот самый день ночью пьяный упал с моста в ров и едва не умер смертию «царя
поэтов».
Один из
поэтов прочел два стихотворения, очень
хороших, где рассказывал о лунной ночи и о своей любви к дивчине.
О
поэт заборный в юбке,
Оботри себе ты губки.
Чем стихи тебе писать,
Лучше в куколки играть.
Лучше было бы для божественных целей, чтобы в России жили два святых, а не один святой и один гений-поэт.
То, что прежде мне казалось самым
хорошим, — утонченная, изящная жизнь, страстная и поэтическая любовь, восхваляемая всеми
поэтами и художниками, — всё это представилось мне дурным и отвратительным.